С 20-х годов не унимаются страсти ученых, учителей, литераторов и политиков вокруг Антона Макаренко (1888 - 1939). Выдающийся педагог, он полвека назад успешно решал в детских коллективах, созданных им из беспризорников, острые сегодняшние проблемы: экономика и нравственность, дети и деньги, воспитательная роль труда. Но случилось так, что «гордости отечественной педагогики» при жизни пришлось терпеть непонимание.
Первые годы его жизни прошли в маленьком украинском городке Белополье., Здесь он родился в семье маляра железнодорожных мастерских. Потом в Кременчуге, куда перевели отца, окончил железнодорожное училище и в 17 лет стал учителем в железнодорожной школе. Вообще «тема» железной дороги всю жизнь сопровождает Макаренко.
Он и умер на железной дороге, на подмосковной станции Голицыно. Спешил в город из Дома творчества, вез на киностудию сценарий. Помог какой-то тетке поднять тяжелые узлы на подножку вагона. Помог — а натруженное, измочаленное, давно больное сердце разорвалось. Был 1939 год, весна, 1 апреля. Ему шел 52-й... 1888 — 1939, Какая жизнь между этими двумя датами? В его официальной биографии, впрочем, как и у многих наших крупных политических и общественных деятелей 20—40-х годов, немало белых пятен, «секретов» и «табу».
Биография великого педагога «улучшалась», чтобы, не дай бог, он не был скомпрометирован в глазах тех, для кого должен был служить примером. С ретушированных детских фотографий глядит на нас крепыш-отличник. А в воспоминаниях родного брата Макаренко Виталия читаем, что был Антон мальчиком болезненным, вечно простуженным, страдал от своей хилости, некрасивости, ранней близорукости. Но был самолюбив и всегда стремился во всем быть первым. Мы привыкли к такому облику Макаренко: очки, рубаха-косоворотка, фуражка. Но в молодости он всегда был франтом, носил накрахмаленные сорочки с галстуком, сюртуки, пенсне.
С пяти лет отец выучил его писать, читать. Он умел петь, рисовать, играть на скрипке, интересно рассказывал, представлял. И всю жизнь потом и рисовал и страстно любил театр. Из «улучшенной» биографии «выпал» и сам Виталий Семенович, младший любимый брат, ученик и коллега. Два года, с 1917-го до 1919-го, они вместе работали в школе. Потом их дороги разошлись.
Запись в анкете Макаренко от 1935 года: «Мой брат с августа 1919-го был в армии Деникина, подпоручик. Сейчас в эмиграции. Местожительство мне неизвестно, связей не имею». В 70-е годы брата разыскали в доме для престарелых в Париже сотрудники лаборатории Макаренко при Марбургском университете.
Они помогли ему написать книгу «О моем брате», которая стала источником ценных биографических сведений. Всех интересует педагог Макаренко, но если изучать его биографию не предвзято, легко увидеть, что он прежде всего писатель. Здесь корень его незаурядности, наблюдательности, внимания к человеку. Живет, между прочим, в нашем сознании и такой стереотип Макаренко — интеллигент, растерявшийся перед «бандой» своих воспитанников-колонистов, не знающий, с чего начать.
В этом «виноват» и сам Макаренко. Книги, написанные им, воспринимались как автобиографические («Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», «Марш 30 года»). А его часто редактировали «под эпоху», произвольно сокращали целые страницы и даже главы. И этот эпизод с растерявшимся интеллигентом, в истерике хватающимся за кочергу, дающим колонисту оплеуху, скорее, момент литературный, чем реальный.
В 1920 году, когда Макаренко стал заведующим колонией несовершеннолетних правонарушителей, той самой, о которой он рассказал в своей «Педагогической поэме», ему исполнилось 32 года, и он имел уже 16-летний учительский стаж. Совсем еще молодым, работая в железнодорожной школе, он состоял в «надзирателях» в интернате для детей рабочих, стрелочников, будочников, получая за это десятку надбавки к жалованью. Он побывал уже и директором школы. Закончил педагогический институт с золотой медалью за дипломную работу, которая, между прочим, называлась «Кризис современной педагогики». Так что «свою» педагогику в колонии начинал человек опытный, исходивший в своей практике и из жизни, и из солидной суммы знаний.
Из анкеты Макаренко: "Астрономию знаю хорошо... знания имею в общей биологии. Общие положения и новейшая философия, химия мне хорошо известны, географию знаю прекрасно, и особенно промышленную жизнь мира и сравнительную географию. Свободно чувствую себя в области экономической политики... История — мой любимый предмет, читал все, что имеется на русском языке, по психологии. Люблю изящную литературу. Из новей шей знаю и понимаю Горького..." Максим Горький был его кумиром.
Самоучка и «босяк» Горький внушал надежду. Его вера в чело века восторгала. Антон и сам пробовал в юности сочинять. В 1914 году написал рассказ и послал Горькому. И получил короткий ответ: тема интересная, написано слабо. Это отбило охоту писать, но подтолкнуло к учебе. Рассказ Макаренко утерян. Но известно, о чем шла в нем речь. О молодой попадье, в которую влюблен юный учитель, о ее измене мужу и мучениях совести.
Самое интересное, что сюжет его взят из жизни. Некрасивый, неуклюжий, «четырехглазый», большеносый Антон рано и много влюблялся, причем в самых привлекательных девочек, мучился, писал стихи, дневник, старался взять умом, вдохновением, начитанностью. Женщины за версту чуют ум и страсть и всегда предпочтут их пустой красоте или глупой силе. И биографы зря умалчивают, как юный учитель победил местного попа, который, говорят, был весьма красив.
«Перевоспитанная» попадья Елизавета Федоровна уехала на учительские курсы в Полтаву, И потом всю жизнь была верным соратником Maкаренко. И, между прочим, это ей в 1920 году предложили возглавить колонию, а она назвала вместо себя Макаренко. Педагогика первых лет Советской власти без конца экспериментировала. Учили без уроков, без предметного построения, учили бригадами, не учили вообще.
Многие выступали за свободное воспитание: каким человек уродился, таким и будет. Было школьное самoуправлениe, все было, и была серьезная проблема: безпризорщина. Восемь миллионов детей оказались на улице, потеряв дом и родителей. Их надо было не просто накормить и одеть, но вернуть из воришек, воров, бандитов в общество, в работники, «перевоспитать».
Как начиналась колония Макаренко? Нашли старый монастырь, наложили заплаты на крышу, чтобы не протекала, и привезли ребят, беспризорников от 14 до 18 лет, собранных в течение нескольких дней на вокзалах и улицах. И сказали им: — Вы здесь хозяева. Нет кроватей — сделайте для себя кровати, нет столов — сделайте столы, стулья, побелите стены, вставьте стекла, почините двери... С первых дней работы он установил, что никаких особых методов по отношению к беспризорным употреблять не нужно. Жизнь заставила всех работать, и работать совместно, и больших и маленьких.
Объекты — чистка ли картошки, колка дров или чтение книги — вызвали к жизни рабочую группу, отряд, то из двух человек, то из тридцати, смотря по задаче. Если один «сачковал», сразу приходилось труднее другим, и они этого одного тут же и «воспитывали». Вот и все. Как в семье. Вообще как у людей. Оставалось только разумно управлять этим процессом, ставить цели, повышать требования. «Максимум требования, максимум уважения» — его принцип.
И еще — безграничное доверие. ...Озлобленного, затравленного парнишку вытащил Макаренко из тюрьмы, из камеры смертников. «Погромы, грабежи, закоренелый мародер», — говорилось в уголовном деле Семена Калабалина. А Макаренко с первой минуты общения с юным бандитом на "вы". И за воротами тюрьмы вдруг: «Подождите меня здесь, я шапку забыл». Парень удивился: шапка-то на голове! И остался ждать этого странно вежливого человека в очках. А еще через полчаса он подумал, что Макаренко ненормальный! Ему, вору и погромщику: «Вот тебе сто тысяч, получи зерно для всей колонии». А потом даже не пересчитал ни товар, ни оставшиеся деньги. У одной из бывших воспитанниц Макаренко, ставшей педагогом, как-то спросили: «Как вы объясните феномен Макаренко-воспитателя?» «Феномена не было, — ответила она. — Воспитывал он, как и жил — сердцем».
Довольно скоро колония стала стабильным учебно-воспитательным трудовым учреждением. Макаренко не только возил ребят на все спектакли харьковских театров. У них был свой театр. И уже тогда, в конце 20-х, они с успехом экспериментировали, вовлекая в действие и зрительный зал.
Труд и учеба, быт и творчество - в полной гармонии. Но чем больше он делал, чем больше любили его дети, чем очевиднее был его «конечный продукт»: смелые, дисциплинированные, работящие, веселые ребята и неиздерганные педагоги, тем злее становились атаки тех, кто случайно, не по способностям занимал руководящие посты в народном образовании. Вот строки из писем Макаренко, своего рода репортаж о том, как старое уничтожало новое.
2 февраля 1927 г. «На нашу колонию сейчас ведется целая война co всех сторон. Бьют, конечно, по системе. Все наши недостатки, недоделки, случайные ошибки считают элементами системы...»
4 апреля 1928 г. Обследование за обследованием, объявляют мне выговоры, по округу запретили систему колонии... В качестве обследователей приезжают мальчишки, с которыми даже говорить трудно. В то же время не могут не признать, что колония действительно перевоспитывает».
18 апреля 1928 г. «Я веду колонию 8 лет. Уже выпустил несколько сот рабочих и студентов. Посреди общего моря расхлябанности и дармоедства одна наша колония стоит, как крепость... А меня едят даже не за ошибки, а за самое дорогое, что у меня есть, — за мою систему. Ее вина только в том, что она моя...» (В 1928 году в колонию приедет A.M.Горький. Он проживет здесь два дня, будет умиляться ребячьей жизнью и напишет о гениальном педагоге самые замечательные слова. Он не знал, что Макаренко уже отстранен от заведования колонией)
1 января 1933 г. «Колония живет плохо, после меня переменилось уже четыре заведующих, глупости там наделаны непоправимые, коллектива нет, проходной двор...»
Его систему ученые мужи тогдашнего просвещения признали несоветской. Реальная практика и в самом деле расходилась с тем, что строил Макаренко. «Коллектив учителей и коллектив детей — это не два коллектива, а один, и коллектив педагогический. Если почувствуете, что вам не "хватает знаний, не стесняйтесь сесть за парту рядом с воспитанниками». Но за стенами колонии было другое. «Каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному влиянию. Не оберегать, а учить сопротивлятъся». А в жизни детей оберегали от всего. Он призывал в каждом преступнике видеть человека (как принято в мире людей), а жизнь в те годы строилась на подозрении, что каждый человек преступно ненадежен.
Известна история ФЭДа, фотоаппарата, почти не уступавшего зарубежной лейке. Его выпускали на своем заводе четырнадцати — семнадцатилетние мальчики и девочки еще одного коллектива, созданного Макаренко, — коммуны имени Дзержинского. ФЭД — 300 деталей с точностью до 0,001 мм. А он не побоялся предложить это ребятам. Коммуна жила очень богато, потому что была на хозрасчете.
Хорошая организация труда не только целиком покрывала содержание завода, общежитий, школы, но и давала государству 5 млн. чистой прибыли в год. «Я мог тратить в год двести тысяч на летние походы, сорок — на билеты в харьковские театры. Мог купить автобус, легковую и грузовую машины». Какая школа имела в те годы такие возможности? Но хозрасчет в стране повсюду сворачивали. Коммуна довольно быстро была превращена в придаток завода «ФЭД», коммунары — просто в рабочих. Коммуну стали возглавлять начальники с петлицами.
А разумный, реальный, нужный и детям и взрослым педагог Макаренко оказался «утопическим, неприменимым». Его отзывают в Киев и назначают помощником начальника трудовых колоний Украины. Он ходит на работу в комиссариат внутренних дел, пишет методики, борется с ужесточением карательной практики. Но эта самая практика уже перемалывает людей и в том доме, где он работает. Сейчас известно, что были арестованы, расстреляны или сами стрелялись в ночных кабинетах те, с кем работал Макаренко.
Он оставил педагогическую работу, занявшись литературой, буквально бежал из Киева в Москву. Трагическое сплетение: Москва, мир литературы, признание, награждение орденом, возможность работать и вместе с тем — его клеймят за недооценку педагогической теории, научных методов воспитания, за культ интуиции в воспитании; повсюду отказываются от его системы, ужесточают режим в детских исправительных учреждениях, в школах вводятся почти гимназические порядки.
Он слишком опередил свое время.
Первые годы его жизни прошли в маленьком украинском городке Белополье., Здесь он родился в семье маляра железнодорожных мастерских. Потом в Кременчуге, куда перевели отца, окончил железнодорожное училище и в 17 лет стал учителем в железнодорожной школе. Вообще «тема» железной дороги всю жизнь сопровождает Макаренко.
Он и умер на железной дороге, на подмосковной станции Голицыно. Спешил в город из Дома творчества, вез на киностудию сценарий. Помог какой-то тетке поднять тяжелые узлы на подножку вагона. Помог — а натруженное, измочаленное, давно больное сердце разорвалось. Был 1939 год, весна, 1 апреля. Ему шел 52-й... 1888 — 1939, Какая жизнь между этими двумя датами? В его официальной биографии, впрочем, как и у многих наших крупных политических и общественных деятелей 20—40-х годов, немало белых пятен, «секретов» и «табу».
Биография великого педагога «улучшалась», чтобы, не дай бог, он не был скомпрометирован в глазах тех, для кого должен был служить примером. С ретушированных детских фотографий глядит на нас крепыш-отличник. А в воспоминаниях родного брата Макаренко Виталия читаем, что был Антон мальчиком болезненным, вечно простуженным, страдал от своей хилости, некрасивости, ранней близорукости. Но был самолюбив и всегда стремился во всем быть первым. Мы привыкли к такому облику Макаренко: очки, рубаха-косоворотка, фуражка. Но в молодости он всегда был франтом, носил накрахмаленные сорочки с галстуком, сюртуки, пенсне.
С пяти лет отец выучил его писать, читать. Он умел петь, рисовать, играть на скрипке, интересно рассказывал, представлял. И всю жизнь потом и рисовал и страстно любил театр. Из «улучшенной» биографии «выпал» и сам Виталий Семенович, младший любимый брат, ученик и коллега. Два года, с 1917-го до 1919-го, они вместе работали в школе. Потом их дороги разошлись.
Запись в анкете Макаренко от 1935 года: «Мой брат с августа 1919-го был в армии Деникина, подпоручик. Сейчас в эмиграции. Местожительство мне неизвестно, связей не имею». В 70-е годы брата разыскали в доме для престарелых в Париже сотрудники лаборатории Макаренко при Марбургском университете.
Они помогли ему написать книгу «О моем брате», которая стала источником ценных биографических сведений. Всех интересует педагог Макаренко, но если изучать его биографию не предвзято, легко увидеть, что он прежде всего писатель. Здесь корень его незаурядности, наблюдательности, внимания к человеку. Живет, между прочим, в нашем сознании и такой стереотип Макаренко — интеллигент, растерявшийся перед «бандой» своих воспитанников-колонистов, не знающий, с чего начать.
В этом «виноват» и сам Макаренко. Книги, написанные им, воспринимались как автобиографические («Педагогическая поэма», «Флаги на башнях», «Марш 30 года»). А его часто редактировали «под эпоху», произвольно сокращали целые страницы и даже главы. И этот эпизод с растерявшимся интеллигентом, в истерике хватающимся за кочергу, дающим колонисту оплеуху, скорее, момент литературный, чем реальный.
В 1920 году, когда Макаренко стал заведующим колонией несовершеннолетних правонарушителей, той самой, о которой он рассказал в своей «Педагогической поэме», ему исполнилось 32 года, и он имел уже 16-летний учительский стаж. Совсем еще молодым, работая в железнодорожной школе, он состоял в «надзирателях» в интернате для детей рабочих, стрелочников, будочников, получая за это десятку надбавки к жалованью. Он побывал уже и директором школы. Закончил педагогический институт с золотой медалью за дипломную работу, которая, между прочим, называлась «Кризис современной педагогики». Так что «свою» педагогику в колонии начинал человек опытный, исходивший в своей практике и из жизни, и из солидной суммы знаний.
Из анкеты Макаренко: "Астрономию знаю хорошо... знания имею в общей биологии. Общие положения и новейшая философия, химия мне хорошо известны, географию знаю прекрасно, и особенно промышленную жизнь мира и сравнительную географию. Свободно чувствую себя в области экономической политики... История — мой любимый предмет, читал все, что имеется на русском языке, по психологии. Люблю изящную литературу. Из новей шей знаю и понимаю Горького..." Максим Горький был его кумиром.
Самоучка и «босяк» Горький внушал надежду. Его вера в чело века восторгала. Антон и сам пробовал в юности сочинять. В 1914 году написал рассказ и послал Горькому. И получил короткий ответ: тема интересная, написано слабо. Это отбило охоту писать, но подтолкнуло к учебе. Рассказ Макаренко утерян. Но известно, о чем шла в нем речь. О молодой попадье, в которую влюблен юный учитель, о ее измене мужу и мучениях совести.
Самое интересное, что сюжет его взят из жизни. Некрасивый, неуклюжий, «четырехглазый», большеносый Антон рано и много влюблялся, причем в самых привлекательных девочек, мучился, писал стихи, дневник, старался взять умом, вдохновением, начитанностью. Женщины за версту чуют ум и страсть и всегда предпочтут их пустой красоте или глупой силе. И биографы зря умалчивают, как юный учитель победил местного попа, который, говорят, был весьма красив.
«Перевоспитанная» попадья Елизавета Федоровна уехала на учительские курсы в Полтаву, И потом всю жизнь была верным соратником Maкаренко. И, между прочим, это ей в 1920 году предложили возглавить колонию, а она назвала вместо себя Макаренко. Педагогика первых лет Советской власти без конца экспериментировала. Учили без уроков, без предметного построения, учили бригадами, не учили вообще.
Многие выступали за свободное воспитание: каким человек уродился, таким и будет. Было школьное самoуправлениe, все было, и была серьезная проблема: безпризорщина. Восемь миллионов детей оказались на улице, потеряв дом и родителей. Их надо было не просто накормить и одеть, но вернуть из воришек, воров, бандитов в общество, в работники, «перевоспитать».
Как начиналась колония Макаренко? Нашли старый монастырь, наложили заплаты на крышу, чтобы не протекала, и привезли ребят, беспризорников от 14 до 18 лет, собранных в течение нескольких дней на вокзалах и улицах. И сказали им: — Вы здесь хозяева. Нет кроватей — сделайте для себя кровати, нет столов — сделайте столы, стулья, побелите стены, вставьте стекла, почините двери... С первых дней работы он установил, что никаких особых методов по отношению к беспризорным употреблять не нужно. Жизнь заставила всех работать, и работать совместно, и больших и маленьких.
Объекты — чистка ли картошки, колка дров или чтение книги — вызвали к жизни рабочую группу, отряд, то из двух человек, то из тридцати, смотря по задаче. Если один «сачковал», сразу приходилось труднее другим, и они этого одного тут же и «воспитывали». Вот и все. Как в семье. Вообще как у людей. Оставалось только разумно управлять этим процессом, ставить цели, повышать требования. «Максимум требования, максимум уважения» — его принцип.
И еще — безграничное доверие. ...Озлобленного, затравленного парнишку вытащил Макаренко из тюрьмы, из камеры смертников. «Погромы, грабежи, закоренелый мародер», — говорилось в уголовном деле Семена Калабалина. А Макаренко с первой минуты общения с юным бандитом на "вы". И за воротами тюрьмы вдруг: «Подождите меня здесь, я шапку забыл». Парень удивился: шапка-то на голове! И остался ждать этого странно вежливого человека в очках. А еще через полчаса он подумал, что Макаренко ненормальный! Ему, вору и погромщику: «Вот тебе сто тысяч, получи зерно для всей колонии». А потом даже не пересчитал ни товар, ни оставшиеся деньги. У одной из бывших воспитанниц Макаренко, ставшей педагогом, как-то спросили: «Как вы объясните феномен Макаренко-воспитателя?» «Феномена не было, — ответила она. — Воспитывал он, как и жил — сердцем».
Довольно скоро колония стала стабильным учебно-воспитательным трудовым учреждением. Макаренко не только возил ребят на все спектакли харьковских театров. У них был свой театр. И уже тогда, в конце 20-х, они с успехом экспериментировали, вовлекая в действие и зрительный зал.
Труд и учеба, быт и творчество - в полной гармонии. Но чем больше он делал, чем больше любили его дети, чем очевиднее был его «конечный продукт»: смелые, дисциплинированные, работящие, веселые ребята и неиздерганные педагоги, тем злее становились атаки тех, кто случайно, не по способностям занимал руководящие посты в народном образовании. Вот строки из писем Макаренко, своего рода репортаж о том, как старое уничтожало новое.
2 февраля 1927 г. «На нашу колонию сейчас ведется целая война co всех сторон. Бьют, конечно, по системе. Все наши недостатки, недоделки, случайные ошибки считают элементами системы...»
4 апреля 1928 г. Обследование за обследованием, объявляют мне выговоры, по округу запретили систему колонии... В качестве обследователей приезжают мальчишки, с которыми даже говорить трудно. В то же время не могут не признать, что колония действительно перевоспитывает».
18 апреля 1928 г. «Я веду колонию 8 лет. Уже выпустил несколько сот рабочих и студентов. Посреди общего моря расхлябанности и дармоедства одна наша колония стоит, как крепость... А меня едят даже не за ошибки, а за самое дорогое, что у меня есть, — за мою систему. Ее вина только в том, что она моя...» (В 1928 году в колонию приедет A.M.Горький. Он проживет здесь два дня, будет умиляться ребячьей жизнью и напишет о гениальном педагоге самые замечательные слова. Он не знал, что Макаренко уже отстранен от заведования колонией)
1 января 1933 г. «Колония живет плохо, после меня переменилось уже четыре заведующих, глупости там наделаны непоправимые, коллектива нет, проходной двор...»
Его систему ученые мужи тогдашнего просвещения признали несоветской. Реальная практика и в самом деле расходилась с тем, что строил Макаренко. «Коллектив учителей и коллектив детей — это не два коллектива, а один, и коллектив педагогический. Если почувствуете, что вам не "хватает знаний, не стесняйтесь сесть за парту рядом с воспитанниками». Но за стенами колонии было другое. «Каждый человек должен входить в жизнь, умея сопротивляться вредному влиянию. Не оберегать, а учить сопротивлятъся». А в жизни детей оберегали от всего. Он призывал в каждом преступнике видеть человека (как принято в мире людей), а жизнь в те годы строилась на подозрении, что каждый человек преступно ненадежен.
Известна история ФЭДа, фотоаппарата, почти не уступавшего зарубежной лейке. Его выпускали на своем заводе четырнадцати — семнадцатилетние мальчики и девочки еще одного коллектива, созданного Макаренко, — коммуны имени Дзержинского. ФЭД — 300 деталей с точностью до 0,001 мм. А он не побоялся предложить это ребятам. Коммуна жила очень богато, потому что была на хозрасчете.
Хорошая организация труда не только целиком покрывала содержание завода, общежитий, школы, но и давала государству 5 млн. чистой прибыли в год. «Я мог тратить в год двести тысяч на летние походы, сорок — на билеты в харьковские театры. Мог купить автобус, легковую и грузовую машины». Какая школа имела в те годы такие возможности? Но хозрасчет в стране повсюду сворачивали. Коммуна довольно быстро была превращена в придаток завода «ФЭД», коммунары — просто в рабочих. Коммуну стали возглавлять начальники с петлицами.
А разумный, реальный, нужный и детям и взрослым педагог Макаренко оказался «утопическим, неприменимым». Его отзывают в Киев и назначают помощником начальника трудовых колоний Украины. Он ходит на работу в комиссариат внутренних дел, пишет методики, борется с ужесточением карательной практики. Но эта самая практика уже перемалывает людей и в том доме, где он работает. Сейчас известно, что были арестованы, расстреляны или сами стрелялись в ночных кабинетах те, с кем работал Макаренко.
Он оставил педагогическую работу, занявшись литературой, буквально бежал из Киева в Москву. Трагическое сплетение: Москва, мир литературы, признание, награждение орденом, возможность работать и вместе с тем — его клеймят за недооценку педагогической теории, научных методов воспитания, за культ интуиции в воспитании; повсюду отказываются от его системы, ужесточают режим в детских исправительных учреждениях, в школах вводятся почти гимназические порядки.
Он слишком опередил свое время.
Коментарии (0)